У Арика было три периода: первый студенческий, армия и второй студенческий. Мы познакомились в армии. Это был 1958 год. 19 ноября – очередная годовщина нашего призыва в армию. В День артиллерии нас отправили в артиллерию, и мы познакомились с Ариком в вагоне в городе Лиепая. Этот поезд нас привез в Ригу на сборный пункт, где мы были дня три. Скукота, решили приобрести гитару. Поняли, что мы оба питаем привязанность к музыке, собрали последние рубли, купили гитару и начали украшать свой досуг. У Арика были, конечно, поразительные музыкальные способности, а в то время мы все увлекались джазом. Мы напевали джазовые мелодии Глена Миллера, я бренчал как мог на гитаре, а он вел мелодию на расческе с газеткой. Получалось довольно интересно, и возле нашего импровизированного музыкально-вокального дуэта собирались призывники, и довольно интересно время проходило. За все три года мы не расставались с гитарой, Арик очень много писал стихов. Песен писал мало. Две-три армейских песни, я их отлично помню. Конечно, они не отличались какой-то музыкальной ценностью, но отражали армейский быт, полный юмора, иногда и грусти: небезызвестная его песня «Тише, тише, солдат, остановись, слышишь: капли тихо стучат, падая с крыши...».
После трех лет армейской службы, пути наши разошлись на некоторое время, Арик восстановился на III курсе в институте, а я перевелся из Ростова в тот же ЛИКИ, где учился Арик, на второй курс. И вот там мы встретились с ним вновь – уже на студенческой почве.
Этот период захватил нас туристскими походами, Арик болел лесом, болел компанией, болел природой, – практически у него ни одной субботы не было свободной. Как только кончались занятия, вечером шли на Финляндский вокзал большой компанией, естественно, с гитарой и ехали в ленинградские пригородные леса.
Я не хочу хвалиться, но гитару из рук впервые Арик взял у меня. И я не считал себя никогда гитаристом, знаю три-четыре аккорда в тональностях ре-минор и до-мажор, вот эти две тональности он и освоил благодаря моей плохой школе. Гитара была семиструнная, на семиструнной казалось попроще и полегче, шестиструнные несколько позже появились. А когда он освоил ре-минор и до-мажор, он стал свои стихи, уже ранее написанные, перелагать на музыку и писать новые вещи. В этот студенческий период появилось довольно много у него песен, в основном они рождались именно в этих ленинградских походах.
Я питал большую тягу к их курсу механическому, это был костяк всего института. Толик Мильчин был по кличке «Миляга», Вэл Иванов (Валера Иванов, почему-то его звали Вэл), Мигранов – много ребят. Дружили мы с химиками, особенно с девчонками: Алла Бабаева, Нина Буркова – вместе в походы ходили, вместе пели песни. Конечно, увлекались в то время очень популярными авторами Юлием Кимом, Женей Клячкиным, и Высоцким, и Полоскиным. Однажды Арик привез из леса «Песню про жену» «У меня в словаре появилось незнакомое слово «жена»...», он не знал ее автора, услышал ее в лесу, и эта песня у нас коронной стала, мы ее пели и дуэтом, и на свадьбах.
Жили мы в одной комнате, 203-ей. Сначала в ней жили втроем Арик, Ваня Кузнецов и Витя Огородов, а я жил через коридор напротив с вьетнамцами. Я там торчал целыми днями, а потом Витюля Огородов женился на ленинградке, уехал жить к жене, а я занял освободившуюся койку.
В ЛИКИ была традиция, проходили вечера-смотры художественной самодеятельности, – три факультета состязались между собой в прикладном студенческом искусстве. И мы участвовали в этих концертах, пели дуэтом и с Круппом, и с Витюлей Огородовым, и трио пели.
Витя Динов был электриком, это единственный электрик, с которым мы подружились. Он талантливейший мужик, талант в смысле музыкальных данных. Он импровизатор был великолепный на фортепиано, у него башка была забита музыкой полностью. Он по сей день работает на ленинградской фирме «Мелодия» звукорежиссером. Они написали с Ариком вместе песню «Ночь, зима, поземка метет...» – такая грустная песня про ленинградские улицы заснеженные. Песня очень лиричная с большим смыслом, написана она на музыку Динова.
В июне-июле 1963 года мы поехали со стройотрядом на Кольский полуостров строить шахты, всемирно известные шахты с вертикальным стволом. Этот был первый отряд, посланный на Север, он был сформирован из четырех ВУЗов: ЛИКИ, Технологический, Холодильный и Инженерно-экономический. Арик поехал с этим отрядом. Нас там было около 500 человек, только самые отчаянные попали на плато Расвумчорр.
Там
мы с Ариком впервые услышали песню Юрия «На плато
Расвумчорр», она нас буквально потрясла своими эмоциями, своим
содержанием, мы ее пели всегда и были благодарны Визбору, что он смог
сделать такую вещь. А мы испытали
содержание
этой песни на своей шкуре, может, не в той степени, в какой он испытал,
– он был первопроходчиком, но нам тоже досталось.
Второй
период, студенческий, был у Арика не сравним с первым, он был круглым
отличником во всех областях. Ему это все как-то просто давалось, науке
он мало времени отдавал, схватывал на лекциях. Постоянно участвовал в
самодеятельности, были агитбригады, как и в первом студенческом
периоде. Мне вспоминается Люся Маконина, она была постоянным членом
нашей бригады, сейчас она работает преподавателем в Ростовском
кинотехникуме, очень близкая подруга наша, ее спутник по жизни Валера
Федосеенко, что ли, он был музыкант классического стиля, играл на
саксофоне.
После
того, как Арик закончил в институт и уехал в Минск, мы уже через
посредников узнавали о его творчестве, и он здорово повлиял на нас. У
нас традиции вечеров остались, мы в холле собирались почти каждый
вечер, Валера Бусыгин, я, были очень хорошие вечера. Довольно часто и
Арик приезжал к нам, то ли в командировку, то ли просто так –
Минск все-таки недалеко от Ленинграда, и мы, конечно, с упоением его
слушали, все его новые вещи...
В
нашу группу в институте киноинженеров Арик пришел, когда мы отучились 1
год. Группа была дружная, во взаимоотношениях уже стерлись грани между
ленинградцами и приезжими. Мы уже выделялись своей сплоченностью.
Атмосфера отношений была дружелюбно-иронической. Если кто-то попадал
впросак – ему от этой дружелюбной иронии здорово доставалось, но
без обид, потому что это уже были друзья.
Пишу
я об этом, чтобы подчеркнуть, что новичку войти в такой коллектив было
очень непросто. И до сих пор удивляюсь, как за 10 минут перерыва между
лекциями он так просто и даже буднично вошел в нас, своим очень
естественным поведением остудив желание самых отъявленных остряков
проводить необходимые испытания его интеллекта и вообще реакции на
«приколы». Без тени превосходства он рассказал, что уже
учился в институте, был исключен за неуспеваемость, отслужил 3 года, и
его вновь восстановили. Через некоторое время он, так же естественно,
ни в коей мере не стремясь к этому, стал в общем-то нашим лидером
– самым уважаемым. В первую очередь уважаемым, потому что при
нашей юношеской горячности, даже отчаянной браваде при решении разных
жизненных вопросов, всегда предлагал, наморщив лоб, неожиданное для
нас, но очень простое и разумное решение, причем не излагая, как
учитель, а как бы советуясь: «Может быть, вот так?»
Студентом
он был не то что толковым – просто умным. Не тратя на учебу особо
много времени, вникал в суть и мог толково изложить эту суть. На
третьем курсе у него уже была научная тема, которую он развивал,
работая инженером. Я удивлялся – как мог такой толковый парень
быть исключенным за неуспеваемость? Такой вопрос я ему не задавал, но
думаю, что вырвался страждущий мальчишка, «балдевший»
(Арькино любимое слово) от джаза, в Ленинград из своего городишка, и
жажда познания жизни была сильней жажды познания профессиональной
мудрости. Наверное он о ней просто еще не думал. А может быть, это его
судьба – пройти все испытания на пути становления мужчиной. Ведь
в дальнейшей жизни он не только не избегал этих испытаний, а наоборот,
искал их? Во всяком случае три года службы в армии, я думаю, не прошли
для него зря.
Несмотря
на свою коммуникабельность, – ведь мы делили и хлеб и одежду,
– близким другом в нашей группе ему никто так и не стал. Я имею в
виду дружбу, при которой можно раскрыть душу. Наверное он считал нас
хорошими, но не очень серьезными для этого ребятами.
Однажды,
когда мы отрабатывали обязательную в то время трудовую повинность, на
перекуре Арик протянул мне ученическую тетрадку с его, в основном,
армейскими стихами. Удивлен я был не тем, что он пишет стихи, а тем,
что целый год никто об этом не знал. А стихи уже были серьезные –
уже размышления о жизни, о чувствах.
Поступление
в институт его друга (служили в одной части) с разницей в 1 год –
Соболевского Виктора – было, конечно, этапом в студенческой жизни
Арика. Обаятельнейший белокурый богатырь-красавец с красивым
поставленным голосом, Витя играл еще и на гитаре. И понеслось... Арик и
раньше был заводилой наших ночных «балдежей»-пирушек, но на
гитаре он и никто из нас не играл. А тут такой дуэт, такие импровизации!
В
первые три года учебы общежития у нас не было – кроме совсем
маленького в Павловске. Жили мы, в основном, в спортзалах, кочуя по
разным институтам. Самым запоминающимся был наш родной спортзал. Кто
там только не ночевал. Коллектив был великолепный – никто никому
не мешал. Койки стояли почти впритык по всей площади. Хочешь учись,
хочешь играй в карты, хочешь играй в «очко» в баскетбольное
кольцо, не слезая с койки, а хочешь спи. Против входной двери под
кольцом было сооружено возвышение. Каждый не в меру выпивший, чтоб не
мешать интеллектуальным занятиям, например, писать «пулю»,
должен был с этого возвышения говорить речь в течение 40 минут. Неважно
о чем – его все равно никто не слушал. Но за выполнением
регламента следили.
Так мы боролись с пьянством. О жизни в спортзале у Арика есть песня «Письмо маме».
К
этому времени поступил в институт Виктор Динов – это было уже
начало этапа в творчестве Арика. Динов, имея музыкальное образование и
абсолютный музыкальный слух, приехал учиться на звукорежиссера. Забегая
вперед, скажу, что он стал еще и великолепным инженером звукозаписи и
со дня окончания института до сих пор работает звукорежиссером на
студии звукозаписи «Мелодия» в Санкт-Петербурге. Нашли друг
друга они очень быстро, потому что оба были талантливыми и прекрасными
людьми. И подружились. И Динов, наверное, первый сказал Арику, что его
стихи хорошо ложатся на музыку. Песня «Ночь. Зима. Поземка
метет...» на стихи Арика начала свое рождение в 3 часа ночи в
спортзале, когда кто-то «с трибуны» под кольцом
«толкал» речь, а родилась этажом выше – в актовом
зале, где случайно оказался рояль. Это был толчок. Где-то в это время
Арик все же научился играть на семиструнке и очень быстро – все
уже в нем было заложено. Витя Динов говорил, что Арик прекрасный
мелодист, а он ему только помогал. Не знаю, – Витя очень скромный
человек.
И,
конечно же, кафе в ДК Пищевиков или «Пышка-лепешка» –
предтеча клуба «Восток», которое находилось рядом с
институтом. Как и везде, Арик был из нас там первым. Об этом кафе
написано уже много, я не буду повторяться. Но там было знакомство Арика
с авторской песней. Все, что там пелось, он впитывал моментально и,
придя в общежитие, уже пел нам. Уже крутились ленты с песнями Окуджавы,
Высоцкого, Визбора, Клячкина, Полоскина. Юра Кукин отрицает эту дату,
но в 1964 году мы пели его песни и однажды (я работал лаборантом на
кафедре звукозаписи) Арик привел молодого Кукина, а так как он играл
еще плохо, аккомпанировал ему молоденький мальчик, по-моему, это был
Миша Кане. И мы записали их вполне профессионально.
Был
еще фильм. Профессиональной камерой мы сняли замечательный игровой
фильм «Весенний курсовой», где много Арика. Лет через 6
– 7 после окончания института очень плодовитая в наше время
киностудия «ЛИКИ-ФИЛЬМ» выставила его на конкурс
любительских фильмов в Москве. Я уверен, что наш фильм завоевал бы
лауреатство и был бы показан по телевидению, но одна научная дама из
жюри, работающая со мной в Госфильмофонде, узнала в фильме меня и
вычислила, когда была снята эта лента. А был, по-моему, пятилетний
регламент, и его сняли. А жаль.
Смотры
художественной самодеятельности были событием в жизни института.
Соревнование между тремя факультетами, которому придавалось очень
большое значение. Примерно за месяц до смотра учеба отодвигалась на
задний план. Шла усиленная подготовка.
Коридоры
завешивались плакатами, лозунгами, шаржами очень острого содержания. По
традиции на этот период вводилась очень демократичная обстановка
– шаржи на преподавателей были нормальным явлением. На моей
памяти всегда в итоге побеждали мы – механики. Большая заслуга в
этом была и Арика с Соболевским. Какая развивалась кипучая энергия!
Сколько было страсти! Эти смотры проходили в марте, и на вечере встречи
выпускников показывались лучшие номера. Приехав на второй вечер
встречи, мы узнали, что механики стали последними. Это, конечно, был
для нас удар. После банкета в общежитии Соболевский разогнал всех
молодых студентов-механиков, а дверь комнаты, где мы жили, просто
сорвал с петель. Мы с Ариком бесполезно висели на его могучих плечах, а
по его щекам текли крупные слезы.
Продолжением
творческой работы после смотров художественной самодеятельности в
институте были так называемые агитбригады в наш подшефный район
Ленинградской области. «Война» между факультетами
заканчивалась, собиралась сборная команда художественной
самодеятельности. Об этом периоде вообще можно написать книгу.
Ездили
туда мы каждый год, и нас очень ждали в деревнях, совхозах, лесхозах.
Репертуар был разнообразный: и русские танцы, и песни, и очень хороший
небольшой джаз-оркестр. Арик с Витей Соболевским внедряли и проверяли
на глубинке авторскую песню. Часто после концерта зрители просили их
еще попеть и, конечно же, они пели.
А
условия были трудные. Бездорожье, грязь. Добирались на лошадях,
тракторах, на лодках. Пока доберешься до пункта – уже, кажется, и
сил нет и настроения выступать: и голодные, и мокрые. Но сколько в нас
было потенциальной энергии! Просто надо было хорошей шуткой
«завести» ребят, заставить рассмеяться, и усталость как
рукой снимало.
В
оркестре мы шокировали провинциального зрителя новым инструментом.
Склеили фанерную бочку с палкой по центру, натянули леску. Бочку
разрисовали каким-то умопомрачительным экзотическим рисунком, и
конферансье торжественно объявлял: «Любимый инструмент английских
студентов – Биден-Бас!» – и шли аккорды на нем.
А если об Арике – он, конечно, внес в эти концерты очень много и творческой мысли, и исполнительского обаяния.
Конечно,
мы не только «балдели» и пели. Приходилось и заниматься. И
после лекций зарабатывать деньги на жизнь. Мы механики-конструкторы, и
приходилось целыми ночами стоять за кульманом. Арик сочинял и за
кульманом, часто меняя карандаш на гитару, которая всегда была рядом. В
такие минуты и была написана смешная песенка о процессе конструирования:
Есть трансформатор.
Есть трансфокатор.
Палец входит в мальтийский крест,
Но почему же мой обтюратор
На наматыватель полез...
На
4-м курсе нам, наконец, с нашей помощью, естественно, построили
общежитие. Мы были уже «старички», и сами выбрали себе
последний 5 этаж.
Конечно,
мы не меняли установившийся образ жизни, и на нашем этаже она (жизнь)
продолжалась до утра. Почти коммунизм в отношении еды и одежды, общие
ужины в холле, «балдежи». Комнаты были на три человека. И
хотя я очень рад, что жил в одной комнате с Ариком, деление это было
чисто условным. Комендант и администрация старались по возможности на 5
этаж не подниматься, а если все-таки устраивали «шмон», то
мы успевали спрятать всех посторонних по шкафам, убрать бутылки, а
чертежи на кульманах были приколоты постоянно.
Тема
любви, флирта для Арика была не такой простой, как для нас, в основном.
Даже какой-то мучительной. Очевидно к чувству любви у него были свои и
очень серьезные требования. Его любили, но мы никогда не обостряли с
ним эти вопросы, просто уважая его отношение к этой теме. Наверное,
Соболевский или кто-то из минских друзей знает об этом больше. Я знаю,
что в Минске, когда он был уже очень популярным человеком, многие
мамаши атаковывали его, чтобы сделать дочкам приличную партию, и ему
приходилось ночевать по друзьям. А в институте, по-моему, были чисто
дружеские отношения с девушками.
Еще
характерная черта. Я его ни разу не помню пьяным. Нет, он не был
трезвенником. Отнюдь. Но нормального человеческого состояния никогда не
терял. Моя жена, тогда еще невеста, побывав на нескольких наших
вечеринках, сказала, что все вы здесь пьяницы, один Арик нормальный
человек.
К
1963 году у Арика уже было, наверное, с десяток песен, в основном, о
нашей студенческой жизни. Они, конечно, не вошли в сборники да и
наверное не «тянут» на сборник, но нам, его однокашникам,
они, конечно, очень дороги.
В
1963 году, во время первых комсомольских стройотрядов Арик добровольцем
едет на Хибины. Там появилась сначала балдежная песня «Апатит
твою Хибины мать!..» (кстати, очень популярная в то время) и
серьезная «Камешки», которая вышла в эфир по радио г.
Кировска. В этот год Невский проспект впервые увидел отряд
героев-комсомольцев из трех институтов с Ариком во главе в расписанных
краской штормовках, а с антресолей ресторана во время исполнения
оркестром томного танго грянула песня «Аппатит твою Хибины
мать!..» Следующий год – стройка в Киришах, и опять две
песни. Арик уже стал популярным в студенческих и туристских кругах
автором.
Заядлым
туристом Арик был уже в институте. В комнате у нас, кроме гитар, было
много всякого нехитрого туристского снаряжения и, если кому было надо,
приходили к нам и, вывалив из шкафов все на пол, выбирали то, что
нужно. По возможности старались уйти каждую субботу.
Водил нас Арик, беря всегда самый тяжелый рюкзак и гитару.
Породнившись
с гитарой, он мог не выпускать ее из рук до рассвета, и мы уже не знали
– свои он поет песни или еще чьи – просто слушали, и нам
было хорошо.
У
всех у нас были клички. На дверях комнаты – таблички с кличками.
У Арика была – «Аыа-пип-ду-баб» – вот такая
длинная. Ну, «пип-ду-баб» – это ясно, это просто
балдеж, а с «Аыа» была история. В те времена – начало
60-х – было очень интересное даже не мероприятие, а, наверное,
явление – туристский слет на Скалах.
На
моей памяти это первое массовое явление, где мы почувствовали в себе
какой-то психологический перелом, какой-то глоток духовной
раскрепощенности. А до этого были «Скалы». В памяти остался
необыкновенный внутренний подъем – пьянящая радость свободы. Все
друзья, все братья, свои лозунги, знамена, первомайская демонстрация,
свои спортивные игры. Без комсомола, без профсоюза. И, конечно, песни,
песни, песни. Сейчас, может быть, это трудно понять, но тогда это было
здорово! Конечно, на первом слете первым из нас был Арик. Он приехал
«обалденно» счастливый и привез туристский клич
«АЫА!» Мы думали, что это он придумал, и к его кликухе
«пип-ду-баб» прибавили «Аыа». На следующий слет
мы поехали уже вместе. Кажется, ехало все студенчество Ленинграда. От
Приозерска до Кузнечного электрички еще не ходили, и власти
предоставили нам прямо с вокзала паровичок и много старинных вагонов с
широкими опускающимися окнами. Набивались мы туда, как селедка в бочку
– в двери, окна, на багажных полках. Я не помню ни одного
недовольного, злого лица, ни одного грубого слова. Вещи и девушки
передавались по вагону на руках – все были счастливы. Для
гитаристов как-то отвоевывалось чуть больше места. Вначале каждая
группа пела свое.
Ехали
долго, и к концу каждый вагон подпрыгивал в такт уже общей песни. В
Кузнечном надо было пополнить запас провианта, а магазин закрыт. Я
остался ждать. Арик указал мне направление: «Вот туда километров
18, не утони в болоте, а то мы голодными останемся.» Я не утонул,
дошел. И обалдел.
Среди
живописных невысоких скал, покрытых соснами, – чаша озера и
тысячи палаток, на каждом выступе. Я особенно не переживал, как найти
своих – забрался повыше и крикнул:
«АЫАааа!» И в ответ тысячеголосое «АЫАааа!»
Вот здесь я все понял и стал переживать. Но до ночи нашел своих.
Когда
мы уезжали, на платформе трое ребят «сочиняли» песню. Я
постеснялся им мешать, а Арик, конечно, к ним примкнул. И минут через
20 стал подбирать новую, только что родившуюся, немудрящую, но очень
душевную и популярную там песню «А милый мой опять ушел на
Скалы...» Я тогда не знал в лицо Сашу Генкина, но мне кажется,
что одним из авторов был он. А может быть, я ошибаюсь. Забываю у него
спросить. В общежитие мы приехали в последний вечер майских праздников.
В Красном уголке были танцы. Чистенькие нарядные ребята и девушки. Мы
зашли – все в болотной грязи, обросшие, усталые.
Прямо
с рюкзаками встали посреди зала и спели охрипшими голосами «А
милый мой опять ушел на Скалы...» Конечно, тут же умылись,
побрились, переоделись и пошли на танцы до утра. И было такое чувство,
что ты был где-то в вышине, откуда видел то, что не видели другие. И
девушки нас любили.
Памятным осталось празднование последнего звонка в институте.
Мы,
взявшись за руки, колонной ходили по этажам с будильниками, заходили в
аудитории и срывали занятия. И никто на нас не обижался.
Профессора
понимающе и одобряюще улыбались нам. В столовой уже был накрыт стол.
Прямо среди лекций мы забирали любимых преподавателей и под ручки вели
их в столовую. И там, встав на стол, Арик исполнил накануне написанный
с Виктором Диновым «Гимн механиков». Уже 32 года в первую
субботу апреля на вечерах встречи все поколения выпускников стоя поют
этот гимн. Молодые считают гимн историей института и очень удивляются,
когда мы, лысые и седые, выходим и рассказываем, что написан он нашим
товарищем по группе. И замечаем, как им странно и интересно видеть
«мамонтов».
После института мы разъехались в разные города, и об этом времени напишет тот, кто был с ним рядом.
Виктор Огородов, май 1996