В ХХ в. просвещение стало одним из основных институтов распространения государственной политики, и в Советском Союзе его возможности использовались как никогда до этого широко. инкорпорация земель с их немедленной советской ассимиляцией превратила систему образования в один из основных ключей государственной политики, согласно которой новым гражданам Страны Советов предопределялось «в короткий срок пройти расстояние, пройденное трудящимися СССР»
В сфере культуры и просвещения западной Белоруссии с приходом советской власти начались кардинальные преобразования. здесь также стояла задача скорейшей унификации с восточной частью республики, где «ширилась и расцветала культура, национальная по форме, социалистическая по содержанию», что, как указывали белорусские эмигранты,противоречило принципам основоположного для большевиков марксизма с его единством формы и содержания. По точному замечанию Г. Паланевича, это был всего лишь шаг на пути к слиянию всех культур в одну общую и по содержанию, и по форме, чего не скрывал сам И. Сталин.
Особое внимание было уделено просвещению как одному из основных каналов идеологической обработки масс и главному (семья оттеснялась на второе место) социальному институту воспитания подрастающего поколения. В постановлении Бюро ЦК КП(б)Б (1939 г.) отмечалось, «что существующая система народного образования совершенно не отвечает интересам трудящихся масс населения западной Белоруссии», и предлагалось «наркомпросу БССР (тов. Ураловой) в двухмесячный срок перестроить всю систему народного образования в западной Белоруссии в соответствии с существующей советской системой народного образования». Как говорилось в Программе Российской коммунистической партии (большевиков), «в области народного просвещения РКП ставит своей задачей довести до конца начатое с Октябрьской революции 1917 г. дело превращения школы из орудия классового господства буржуазии в орудие полного уничтожения деления общества на классы, в орудие коммунистического перерождения общества»6. этот тезис становился актуальным на аннексируемых и советизируемых землях.
Школа во ІІ Речи Посполитой являлась важным государственным институтом. Ее роль во многом определялась укреплением националистических приоритетов в политике европейских стран, жертвами которой оказывались национальные меньшинства.
С приходом советской власти школьная система подверглась переструктуризации по образцу, существовавшему в восточной части Белоруссии. Реорганизация школ по ступени обучения происходила следующим образом:
на базе
школ І ступени образовывались начальные школы, школ ІІ и ІІІ ступени – неполные средние, гимназий и лицеев – средние школы.
Классы польской школы
в советскую переводились, как правило, на один ниже. Деление учеников гимназий и лицеев по специальностям ликвидировалось. Вводилось совместное
обучение детей обоих полов. В соответствии с постановлением «О всеобщем
обязательном начальном обучении» не охваченные школой ученики принимались в советские государственные школы. Всеобщее бесплатное обучение вводилось в обязательном порядке «в городах – за семь классов средней школы, на селе – за начальную школу».
Роль школы в системе государственных учреждений значительно изменя- лась, за основу чего было взято ленинское учение: «одним из… буржуазных лицемерий является убеждение в том, что школа может быть вне политики», «школа должна стать орудием пролетариата». Согласно сталинской корректировке на присоединенной территории создавалась школа, национальная по форме и социалистическая по содержанию.
Наиболее сложной и противоречивой проблемой в создании системы образования на присоединенных к БССР 17 сентября 1939 г. землях является создание национальных школ. именно школу можно считать важнейшим показателем развития системы образования вообще. Начиная с ХІХ ст. школа стала одним из главных институтов воплощения государственной политики – благодаря своему эффекту. Национальный аспект школьного образования позволяет определить с большой степенью точности положение национальной культуры в регионе. В конце 1930-х гг. на территории ІІ Речи Посполитой белорусская школа уже фактически перестала существовать, что являлось следствием государственной политики, направленной на ассимиляцию национальных меньшинств.
В советской же части Белоруссии происходило свертывание процесса коренизации. Сегодня уже известно, что удовлетворение национальных стремлений в
сфере культуры и образования, происходившее в 1920-х гг., являлось лишь средством для разрешения «ряда весьма важных задач внутренней и внешней политики», применение которого после выполнения его функции было свернуто.
Как говорили потом советские историки, «национальные школы на территории
Белоруссии не были ликвидированы – они изжили себя». Хотя на самом деле
национальные школы были вынуждены пойти на шаг самоликвидации, так как
обучение в них перенагружалось языками (в общей сложности четырьмя), к
тому же их выпускникам не предоставлялось возможности продолжить образование на родном языке.
ние на родном языке. Первоначально же, придя на северо-восточные земли ІІ Речи Посполитой под лозунгами национального освобождения, советская власть создала юридическую базу, предоставляющую сравнительно широкие возможности для развития культур проживающих на этой территории национальностей. Общеобразовательной школе было уделено самое пристальное внимание.
Создание национальных школ с самого начала стало одним из ключевых тезисов организационной политики в системе общеобразовательной школы на присоединенных землях. В постановлении Бюро ЦК КП(б)Б по народному образованию говорилось, что необходимо, «исходя из условий западной Белоруссии и интересов нацменьшинств, открыть с 1 января 1940 г. белорусские, русские, еврейские, польские и литовские школы». На местах уже после проведения республиканских границ и изучения вопроса об организации национальных школ вышли постановления, аналогичные по содержанию, но с более глубоким (однако, как показало время, все равно недостаточным) пониманием проблемы. В частности, в таком документе Брестского облиспокома от 19 декабря 1939 г. говорилось: «Считать, что основная масса школ в области должна быть белорусской. Одновременно в соответствии с национальным составом и желанием родителей открывать национальные школы (русские, еврейские, польские и украинские)».
Судя по архивным документам, реорганизация началась раньше принятия решений о ней, но не будучи централизованной, проходила в каждом районе в индивидуальном порядке. Даже по одной области имелись диаметральные расхождения, как, например, в щучинском и Несвижском уездах, вошедших в Барановичскую область. В первом из них 124 польские и 7 еврейских школ после установления советской власти были преобразованы в 27 русских, 44 белорусских, 75 польских. А вот в Несвижском районе «до зимних каникул (1939/40 учебного года. – А.Т.) все школы работали в рамках прежнего порядка и названия их». Следовательно, первоначальные преобразования, что отмечала и. Царюк, характеризовались стихийностью реорганизации ряда школ.
В декабре 1939 – январе 1940 г. во всех западных областях Белоруссии были проведены уездные и городские учительские конференции (совещания) по вопросу реорганизации школ. Ее национальный аспект был изложен в постановлении ЦК КП(б)Б «О мероприятиях по организации народного образования в западных областях БССР» (1–2 декабря 1939 г.):
«Считать, что основная масса школ в западных областях БССР должна
быть белорусской.
Переход на белорусские школы не затягивать, однако осуществлять его
постепенно, по мере снабжения школ учебниками и квалифицированными
преподавателями-белорусами.
Обязать партийные, советские органы и отделы народного образования
развернуть пропагандистскую и агитационную работу по ликвидации пренебрежительного отношения к белорусскому языку, прививавшегося правящами кругами и националистическими элементами в бывшей Польше.
Осудить неправильные действия некоторых работников отделов народного образования, переводящих школы на белорусский язык без предварительной подготовки».
Таким образом, акцент делался на организации школ с белорусским языком преподавания. Поэтому отделам народного ообразования, начавшим заранее реорганизацию, пришлось корректировать сеть национальных школ. В упомянутом Щучинском уезде количество русских и польских школ было значительно сокращено, а белорусских – увеличено.
На первом этапе реорганизации (1939/40 учебный год) открытие национальных школ происходило якобы в соответствии с национальным составом населения (в представлении о нем советской власти). Уже в начале второго полугодия сеть школ по языкам преподавания была довольно пестрой. Существовало шесть типов национальных школ: кроме белорусских русские, польские, еврейские, литовские, украинские. Последние открывались в южной части Брестской области.
Такое внимание со стороны советской власти к удовлетворению национальных интересов населения инкорпорированных земель во время обратных процессов в восточной части Белоруссии выглядит странным. В объяснении этого парадокса современная историография все больше склоняется к стратегическим факторам эвентуальной внешней политики Москвы: накануне аннексии трех прибалтийских стран, Бессарабии и Северной Буковины Кремлю было необходимо выглядеть в глазах мирового сообщества в роли миссионера, который заботится о расцвете «освобожденных» народов, особенно после исключения СССР из Лиги Наций во время агрессии против Финляндии. К тому же было важным заиметь поддержку населения западных областей на случай возможных конфликтов в дальнейшем.
В целом в результате проведенной реорганизации школьной системы из 5633 школ, которые открывались к 1940/41 учебному году в западных областях Белоруссии, 4192 (или 74,4%) приходилось на школы с белорусским языком обучения, в 987 школах (17,5%) занимались на польском языке, функциониро- вало 173 (3,1%) русские, 169 (3,1%) еврейских (на идиш), 63 (1,1%) литовские, 49 (0,9%) украинских школ.
Но общий количественный аспект не дает объективного представления об удовлетворении потребностей населения в национальных школах. чтобы убедиться в этом, необходимо обратить внимание не на пропорциональность национального состава и общего количества школ, а прежде всего на распределение национальных школ по ступеням обучения.
Начальные школы, открывавшиеся в основном в сельской местности, после реорганизации перешли, как правило, на язык преобладающей национальности. Их сеть в основном соответствовала национальному составу регионов. А поскольку из школ всех ступеней начальных было доминирующее большинство, они и предопределяли якобы пропорциональность национальных школ составу населения.
Количество русскоязычных школ среди начальных и неполных средних
было сравнительно небольшим, однако их процент резко увеличивался среди
средних школ . Русскоязычные приезжие, имея в своих руках власть,
стали сразу элитной прослойкой в обществе, изменяли развитие социальных
институтов по своему усмотрению, которое согласовывалось с партийной линией. Есть свидетельство, что открытие средних школ связывалось с удовлетворением запросов военнослужащих и «членов партии, присланных сюда на работу».
Одно из важнейших звеньев системы образования, какими являлись
средние школы, стало форпостом русификаторской тенденции в регионе: с течением времени другие национальные средние школы вытеснялись школами с
русским языком преподавания.
Так, в Белостокской области количество средних школ с русским языком преподавания увеличивалось пропорционально уменьшению сети польских, а также белорусских и еврейских средних
школ. Учитывая то, что средние школы открывались нередко не больше одной
на район, в котором имелось много разных национальных начальных школ (с
преобладанием белорусских, а в Белостокской области польских), создание
русских средних школ не соответствовало логическим пропорциям школьной
сети и дискриминационным образом лишало продекларированного права получения образования на родном языке не только национальные меньшинства, но и белорусское население.
Население встречало реорганизацию системы образования в основном без эксцессов. Народные массы действительно стремились к получению образования на родном языке и относились в основном с одобрением к мероприятиям по открытию национальных школ. Только со стороны некоторой части польского населения последовала враждебная реакция на такие изменения, вплоть до забастовок.
Но воплощение реорганизации с самого начала показало, что процесс становления национальных школ не будет гладким. Главной причиной можно назвать некомпетентность по данной проблеме присланных с востока функционеров, которые не только не владели информацией о национальной ситуации в регионе, но и не были обучены такой деятельности.
Примеры упрощенного подхода к разрешению такой сложной проблемы со стороны местных руководителей системы образования свидетельствуют о том, что их функция заключалась отнюдь не в заботе о национальных интересах населения в сфере просвещения. Так, в Пружанском уезде заведующим отделом народного образования было издано распоряжение «перевести без разбора работу всех школ на белорусский язык», несмотря на «ряд деревень с преобладающим большинством поляков», что «на этой почве вызвало много недовольствия».
К концу 1939/40 учебного года нарушения в организации национальных школ, не успевших даже закрепиться таковыми, начали приобретать формы явной тенденции. Уже 8 апреля 1940 г. в утвержденном плане Белостокского районо было сказано: «Добиться перевода большинства польских школ в школы с преподаванием на белорусском и русском языках». План стали выполнять, не дождавшись окончания учебного года. Открытию русско- и белорусскоязычных школ не препятствовало иногда полное отсутствие представителей соответственно русской и белорусской национальностей. Высшие инстанции такие действия признавали нарушениями, но об их исправлениях речи пока не шло.
События наступившего лета внесли коррективы в развитие системы школьного образования. После летней инкорпорации Советским Союзом территорий необходимость в проведении соответствующей интересам населения национальной политики уменьшилась, что не замедлило выразиться в усилении русификации – доказательство, подтверждающее тезис о стратегической роли проводимой национальной политики. Даже в советском источнике отмечалось: «Все эти примеры (неправильного перевода школ на русский язык. – А.Т.) доказывают, что эти случаи искажения линии сталинской национальной политики приняли размеры не случайности, а неправильной постановки вопроса».
23 августа 1940 г. нарком просвещения Е. Уралова, говоря «об итогах реорганизации школ западных областей и задачах 1940/41 учебного года», сообщала,
что «в основном правильно размещена школьная сеть – с учетом национального
состава и требования родителей» при наличии «случаев, правда, весьма редких,
неправильного размещения национальных школ в соответствии с желанием и
национальным составом населения».
Интересно, что примерно в то же время
Е. Уралова указывала на ошибки в создании системы национальных школ. Найденный в архиве документ на этот счет адресован заведующему Брестского облоно Коршуку, но не меньшие нарушения по школьной сети других западных
областей Белоруссии дают основания предполагать о существовании подобных
документов для остальных облоно. Причиной отсутствия единой директивы
является ее расхождение с официальной информацией Е. Ураловой для республиканского уровня, а документы, рангом ниже, позволяли вести двойную политику, смягчая отражение имевшихся на местах недостатков.
В упомянутом документе констатировалось, что «допущенные… ошибки исправлялись очень медленно». А то, что Е. Уралова была прекрасно информирована о нарушениях в других областях, подтверждает ее «предупреждение всех заведующих облоно» – «во избежание в дальнейшем повторения таких ошибок». «Реорганизация национальных школ может быть произведена в каждом отдельном случае только с раз решения наркомата просвещения. При этом должен быть соблюден следующий порядок.
1. Вопрос должен быть обязательно обсужден на общем собрании родителей. На собрании должно присутствовать абсолютное большинство родителей.
2. После решения общего собрания вопрос должен быть рассмотрен на заседании президиума райисполкома и облисполкома.
Решения общего собрания родителей, президиума райисполкома и облисполкома через облоно представляются на рассмотрение Наркомпроса. Только после получения Вами решения Наркомпроса реорганизация школы может быть осуществлена».
Парадоксально, но такой инструктаж НКП совершенно не оказал соответствующего влияния на развитие ситуации на местах. Наоборот, накануне нового учебного года перевод школ на русский язык преподавания стал закономерностью. Главным и, что симптоматично, повсеместным аргументом работников облоно и районо для перевода служили объяснения о бесперспективности национальных школ (что вполне соответствовало действительности). По мнению С. Яцкевича, не лишенному логики событийного контекста, власти начали готовиться к проведению восточнобелорусского сценария32. Видимо, об этом было известно заведующим облоно, потому что С. Найдин (заведующий Белостокским районо) просил «дать соответствующие указания о реорганизации польских, еврейских и литовских школ в русские», которых «в Белостокской области совсем мало». Приводимая им аргументация вызывает в лучшем случае недоумение.
Он сообщает, будто «к концу года (учебного. – А.Т.) в польских и еврейских школах упала наполняемость», что архивы напрочь опровергают, говоря о «самотеке» учащихся из белорусских школ в польские. Даже массовые репрессивные меры, от которых пострадало в основном польское население (по некоторым оценкам, из недавних «крэсов восточных» тогда было вывезено до 150 тысяч детей), не снизили наполняемость польских школ, которая достигла пика именно к концу 1939/40 учебного года . Далее С. Найдин говорит о номинальности польских школ, не обеспеченных ни надлежащими учебниками,ни компетентными учителями, о «не совсем хорошей» перспективе дальнейшего образования, о том, что почти все работники отделов народного образования не владеют польским языком38, хотя ответственность за такое положение лежит прежде всего на руководстве НКП, в том числе на самом С. Найдине, и советской власти вообще, лишившей в одночасье польские школы возможности функционировать как таковые с перспективами продолжения обучения. К тому же он опирался на «требования польского населения о реорганизации польских школ в русские»39, но ни одного из них не было приведено и нами также не выявлено. зато в документе ясно выражена цель русификационных мероприятий – «полная и коренная советизация школы», чему так называемая национальная форма откровенно мешала.
«Лидерами» по нарушениям являлись Белостокская и Вилейская области.
В одном только городе Гродно (втором по величине населенном пункте Бело-
стокской области) из 30 неполных средних и средних школ почти в половине
были допущены вопиющие нарушения , а в самом Белостоке из 535
учеников белорусской национальности по-белорусски обучались лишь 63, в
то же время в русскоязычных классах был 3961 учащийся при 1524 учениках
русской национальности во всех школах города.
Причем, как видно из
этих таблиц, вместо того чтобы распределить учащихся русской и других национальностей по отдельным школам, их собирали вперемешку, что впоследствии
давало основания для перевода таких школ на русский язык обучения. Многочисленные примеры показывают, что зачастую для создания русской школы
даже никаких оснований не требовалось: в некоторых из них не было ни одного
ученика русской национальности. Те же процессы уже в течение учебного года
происходили в Вилейской области. Только из числа белорусских школ 49 были
переведены в русские. Как правило, перевод осуществлялся «сверху» (лексика
документа), без заявлений родителей.
Нарушения при реорганизации обучения были настолько явными и очевидными, что не вписывались даже в рамки «ленинско-сталинской национальной политики». Республиканское руководство и лично первый секретарь ЦК КП(б)Б П. Пономоренко после получения письма «О недостатках в работе партийных и советских органов в западных областях Белоруссии»43 вынуждены были непосредственно заняться этой проблемой. 30 сентября 1940 г. выходит секретный документ «О фактах извращений ленинско-сталинской национальной политики в школьном строительстве Белостокской области». В нем отмечаются многочисленные нарушения в сфере школьного образования с русификаторским уклоном, исправление которых происходило медленно. Нарком просвещения Е. Уралова обязывалась принять меры «к исправлению и устранению извращений».
Архивные документы последующего времени сообщают об «исправлении ошибок национальной политики». Однако отмечалось, что «искривления ис- правлены не полностью»: в Белостокской области «количество школ на польском языке увеличилось на 39» – что значительно меньше количества школ, ранее переведенных в русскоязычные. Как видно , процент школ на польском языке так и не достиг уровня конца предыдущего учебного года. это и неудивительно, если учесть, что вместо «убывшего» по разным причинам населения с преобладанием лиц польской национальности в регион прибыли еще в большем количестве русскоязычные гражданские функционеры и военные (более 1,5 млн), концентрировавшиеся главным образом в городской местности (по данным М. Волатича, население некоторых городов увеличилось в два раза), что при проводимой политике обеспечивало русскоязычность городских школ и других учебных заведений.
В то время, когда в отношении школьной реорганизации в Белостокской области уже «принимались меры», в Вилейской продолжали в точности повторять осуждаемые высшими республиканскими инстанциями действия. НКП БССР также дал «указание заведующему Вилейским облоно т. Горбаченко полностью исправить допущенные ошибки при проведении реорганизации национальных школ»
В буквальном смысле решения властей вызывают сомнения в искренности,
ибо на практике их воплощения в полной мере так и не состоялось – в отличие от некоторых иных документов подобного рода. что это, как не пример
двойной игры, очевидная сторона которой проникнута популизмом, а теневая
направлена на осуществление государственной политики по объединению
наций в один советский народ.
К тому же, несмотря на постановление наказать
винов ных, санкций почти не последовало. зафиксированы единичные случаи.
Со строгим выговором был отозван из западных областей С. Найдин, достаточно преуспевший в деле русификации. Был уволен с работы и исключен из
партии фактически в этой же связи заведующий Пинским районо. Массовых
увольнений не могло произойти, так как они бы негативным образом повлияли
на процесс советизации школы, для чего и были командированы «восточники».
Стоит заметить, что нарушения в формировании национальной сети школ в западных областях Белоруссии не ограничивались ее неправильной реорганизацией. Русификация осуществлялась в значительной части национальных школ вследствие отсутствия в созданных властью условиях возможностей функционировать на языке местного населения. здесь сказывался недостаток нужных ресурсов: например, учителя, не владея языком национальной школы, чему, конечно, не могли помочь краткосрочные курсы, преподавали свои пред- меты на ином языке (например, польском вместо белорусского или русском вместо белорусского) или на «смешанном» (лексика документа), под коим под- разумевалось смешение чаще всего польского и русского языков. итак, при неправильном распределении педагогических кадров национальные школы не соответствовали своему статусу, что усугублялось отсутствием учебников на нужном языке.
Как видно из следующего отрывка архивного документа, создание национальных школ являлось лишь средством советизации: «В условиях западных областей правильное разрешение национального вопроса, в том числе и в школьном строительстве, приобретает исключительное государственное значение… обучение детей на их родном языке облегчает задачу и ускоряет их коммунистическое воспитание». Таким образом, так называемая национальная форма служила социалистическому содержанию – действительной цели советской власти, в процессе достижения которой средства могли меняться (и менялись).
Как видно, создание школы, «национальной по форме», протекало противоречиво. Учитывая диалектическую неразрывность формы и содержания,
многие причины утрирования и во многих случаях профанирования надо искать именно в содержании школьного обучения. Не только советская, но иногда
и современная историография не избегала ошибки, корни которой – в архивных
источниках, где реакция противостояния (активного или пассивного) относится буквально к организации национальной школы (например, белорусы
требовали перевода школы на польский язык преподавания), но при анализе
этой реакции находятся совершенно иные причины, а именно: организация
советской школы с ее жестким идеологическим уклоном, отменой свободы
вероисповедания, контролем за жизнью ученика и учителя вне школы.
А эксцессы на национальной почве, имевшие все же место, можно сказать, были
созданы руководством искусственно: например, вследствие создания средних
школ с русским языком преподавания для детей «восточников», формирования
смешанной школы, в которой практически одна из сторон имела привилегированное положение, «выселения» польской школы русской в гораздо худшее помещение. Хотя надо признать, что часть населения белорусской национальности, имея устойчивый, подкрепленный отсутствием перспектив обучения на родном языке стереотип о ненужности собственного языка, который сформировался столетиями русификации и полонизации, занимала позицию в пользу создания русскоязычных школ.
После 17 сентября 1939 г. школа становится проводником новой идеологии. Квинтэссенция ее требований к школьному образованию четко выражена в отчете Вилейского обкома КП(б)Б: «В системе коммунистического воспитания трудящихся школа занимает особо важную роль. Перед школой стоит задача подготовить всесторонне развитых членов коммунистического общества. Она должна обеспечить действительное, прочное и систематическое усвоение детьми основ наук, знание фактов и навыки правильной речи, письма, математических упражнений и пр.». Обычно подчеркивалась первоплановость того, что новая школа должна «воспитывать в духе патриотизма, интернационализма и быть школой коммунизма».
К тому же перед школой бывших «крэсов северо-
восточных» ставилась задача «в наиболее короткие сроки и наиболее эффек-
тивно перестроить идеологию учащихся и привить им наше коммунистическое мировоззрение».
С января 1940 г. все школы переходили на единые программы,
отличавшиеся лишь языками обучения в разных национальных школах. Поскольку 1939/40 учебный год являлся этапным при унификации школ западных
областей Белоруссии, для них были разработаны специальные программы с
учетом знаний, приобретенных учащимися в школах Польши, по выражению
П. Паномаренко, «в сторону… идейного и академического оздоровления»
Преподавание предметов сводилось к полному отсутствию либерализма и
подчинялось в каждом моменте господствующей идеологии. Природоведение,
например, основывалось на трудах Мичурина и Лысенко. А наиболее политизированным предметом была история, изложение которой велось в духе
марксизма-ленинизма с акцентом на освободительную роль Страны Советов
и мировую революцию. Практическим материалом даже при преподавании
точных дисциплин должны были служить примеры из социалистического строительства и противостояния социалистического и капиталистического строя,
где социализм имел наивысшие показатели.
Не допускались примеры, в которых
советская власть могла каким-либо образом дискредитироваться, что угрожало
последствиями вплоть до ареста. Неудовлетворительным признавалось обучение, в котором «учитель недостаточно связывает преподаваемый материал с
интернациональным и антирелигиозным воспитанием учеников»
Сознательное игнорирование гуманитарных предметов, уменьшение часов, отводимых на их обучение, при изменении учебных программ, происходило примерно пропорционально увеличению внимания точным дисциплинам. При их преподавании, как и «завещал» В.и. Ленин, необходимо было «приблизить теорию к практике, увязав вопросы теории с жизнью, техникой».
Антирелигиозная деятельность выходила далеко за рамки школы и втор-
галась в семейную жизнь учащихся, разрушала многовековые традиции. Хотя
первоначально ЦК КП(б)Б постановлялось «обеспечить глубокую разъясни-
тельную работу, исключающую всякое администрирование и грубость, могущие
оскорбить чувства верующих»69. На самом деле стояла задача именно «вырвать
детей из-под влияния церкви и фанатичных сектантов», в чем особая роль от-
водилась безальтернативным комсомольскому и пионерскому движениям.
Распространение охвата детей пионерскими отрядами было настолько стремительным, что даже советские статисты указывали заниженные данные, говоря о
650 отрядах с 22 833 пионерами на октябрь 1940 г., ведь в 1940/41 учебном году
только в трех областях из пяти созданных в 1939 г. (Белостокской, Вилейской,
Пинской), по данным архивов, насчитывалось 877 отрядов с не менее чем 30 000
пионеров. Правда, пример Белостокской области свидетельствует, что преобладющее большинство пионерских отрядов находилось в городской местности.
щее большинство пионерских отрядов находилось в городской местности74.
Процесс расширения рядов пионерской организации и ее воздействия на
детей происходил не так гладко, как это может показаться из приведенных цифр.
Довольно крепкие жизненные устои жителей западнобелорусского региона,принадлежавших в основном к трем религиозным конфессиям (православию,
католичеству, иудейству), зачастую являлись существенной преградой распространению в этой среде коммунистической идеологии и иногда приводили к
оттоку из пионерских отрядов.
Архивами зарегистрированы многочисленные
факты непринятия таких новшеств и даже сопротивления им подрастающего
поколения. чаще всего использовалась пассивная форма противостояния. Она
была характерна для представителей всех трех конфессий. В дни религиозных
праздников (а евреи еще и по субботам) ученики отказывались писать или вообще не посещали школы. искоренение преподавания религии произошло не
сразу после официального ее запрещения. Даже в школах поначалу имела место
учебная деятельность ксендзов.
Впоследствии она переместилась в культовые
заведения, но и там ее преподавание, а тем более антисоветская агитация или
деятельность подвергались элиминации. Иногда ученики самостоятельно принимали решения о проведении молитв после уроков, приурочивая их к государственным праздникам Польши. Еврейское население имело при многих синагогах также нелегальные религиозные школы, внимание к которым со стороны
органов НКВД угрожающе усилилось с февраля 1941 г.
Более всего эксцессов в связи с оккупацией и советизацией школы допуска-
лось в Белостокской области жителями католического вероисповедания. Многие
гимназисты еще в сентябре 1939 г. приняли участие в боях против Красной
Армии81. А после установления советской власти патриотическая деятельность
продолжалась подпольно. По сообщению Е. Семашко, «в Гродно параллельно
действовали… конспиративные ячейки, в том числе польская военная орга-
низация, основу которой составляли ученики местных гимназий. Вскоре она
установила контакты с учащейся молодежью на всей территории западной Белоруссии; стали регулярно курсировать связные, начались совместные скоординированные акции по антисоветской пропаганде».
В польской историографии
сообщается об инструкторах, возглавлявших молодежные подпольные организации харцеров (аналог пионеров и комсомольцев в учебных заведениях
II Речи Посполитой). Противостояние идеологическому засилью приобретало
формы антагонизма и конфронтации.
Учащиеся действовали как подпольно, так и открыто. Уничтожали советскую атрибутику, вывешивали антисоветские листовки, лозунги и портреты деятелей Польши, выказывали недовольство советской властью, выступая против изучения белорусского и русского языков. (Следует отметить, что непринятие белорусского языка наблюдалось и среди детей приезжих, которые к тому же часто не отличались прилежной дисци- плиной.) В некоторых случаях доходило до травли, физической борьбы с комсомольцами и пионерами и таких же антисемитских проявлений. В Лиде, Ломже и некоторых других городах и местечках западных областей БССР состоялись школьные забастовки88.
С целью нейтрализации таких явлений принимались
соответствующие меры. «На разработку антисоветского элемента среди учительства и учащихся старших классов» вербовались «секретные осведомители».
Причем из документов понятно, что ими являлись сами школьники, которые доносили на своих товарищей. Наиболее активные учащиеся подвергались гонениям и арестам.
Причем такие меры имели характер отнюдь не единичный. В
одной только гимназии Августова (Белостокская область) было арестовано 40
учащихся, среди которых 12–13-летние подростки91. из всего количества членов
выявленных на 27 июля 1940 «контрреволюционных» организаций в западных
областях БССР школьной молодежи насчитывалось 1190 человек (или 13,6%)92.
зная о многочисленности сфабрикованных дел по антисоветской деятельности,
следует предположить, что и в данном случае количество выявленных «контрреволюционеров» было завышено, как, кстати, и вредность их деятельности, в чем
убеждают приведенные здесь практические примеры. Однако несомненно, что
антисоветские выступления в школьной среде имели массовый и активный характер, что подкрепляет также богатый материал, собранный гродненскими исследователями.
К весне 1941 г. антисоветская деятельность учащихся была в основном ликвидирована. Даже в самых экстремистских польских школах «по данным на март 1941 г. была достигнута почти нормальная посещаемость во время религиозных праздников», в чем сыграло роль постановление ЦК КП(б)Б «О состоянии антирелигиозной пропаганды в западных областях БССР» от 10 февраля 1941 г.Вместо религиозных праздников широко и напыщенно стали отмечать красные даты новой государственной доктрины, в чем школы должны были принимать обязательное активное участие. Даже молчаливое прохождение колонны учащихся во время демонстрации в честь Октябрьской революции, имевшее место в г. Бресте, расценивалось как форма протеста.
Многочисленность документов о «контрреволюционной», антисоветской
настроенности и часто даже активной деятельности учащихся учебных заведений свидетельствует о том, что школа, особенно в Белостокской области, являлась одним из очагов непримиримости с новой властью и подпольной борьбы
против нее.
Юношеский максимализм, не терпящий конформизма, зачастую
выступал в качестве той лакмусовой бумажки общественных взглядов, которую
хотели, но так и не смогли в полной мере ликвидировать органы большевистской власти, что проявлялось на протяжении всего рассматриваемого периода.
В секретном рапорте секретарю Белостокского обкома КП(б)Б Кудряеву от 10
мая 1941 г. говорилось о «господствовании» (термин документа) антисоветских
настроений у учащихся и учителей школ типичного городка Белосточчины – Августова.
Развернувшаяся антирелигиозная кампания, хотя и не смогла привить основной массе учеников атеистическое мировоззрение, принесла свои плоды в виде формального соблюдения минимальных требований: например, посещения школы во время религиозных праздников, прекращения антисоветских выступлений.
Еще с ХІХ ст. у поляков накапливалася опыт конспиративного школьного
обучения, которое оперативным образом широко распространилось на захваченной Германией территории. Однако на присоединенных к БССР землях
можно говорить лишь о существовании элементов тайного обучения, да и то
в незначительных масштабах.
При жестком тотальном контроле подпольную
систему образования организовать было практически невозможно. Вот почему
такое внимание по реализации всеобуча на инкорпорированной территории
можно объяснить как целями скорейшей и тотальной ее советизации, так и тем,
что, возможно, советское правительство располагало сведениями о тайном обу-
чении на захваченной Германией части ІІ Речи Посполитой и старалось предот-
вратить его возникновение у себя. В этом аспекте советский режим был гораздо
жестче оккупационной власти в восточной части Польши.
Реорганизация польской школьной системы в советскую, безусловно, предполагала соответствующее формирование педагогических кадров. Предыдущая кадровая политика, как было принято, остро критиковалась: прежде всего за то, что согласно ей для работы отбирались самоотверженные патриоты Польши, а представители национальных меньшинств попадали в жесткую дикриминацию, подвергаясь массовым увольнениям.
Создание советской педагогической «армии» в школах бывших «крэсов северо-восточных» осуществлялось несколькими путями. Основным ресурсом для этого стали местная интеллигенция, лояльная к советской власти, и кадры, присылаемые на присоединенные земли в качестве авангарда с востока.
Вообще, судя по данным докладной записки народного комиссара просве-
щения Е. Ураловой секретарю ЦК КП(б)Б В. Малину, в которой сообщалось об
имеющемся количестве учителей и их нехватке по всей БССР, контингент пе-
дагогов в школах западной Белоруссии должен был составить почти 25 тыс.
человек.
Поэтому, чтобы не подвергать кризису функционирование школ,
Советы не могли уволить (во всяком случае на первоначальном этапе) 13 666
учителей (данные по документу от 25 октября 1939 г.), которые работали в
школах ІІ Речи Посполитой и остались в советской школе, хотя среди них видели много антисоветских элементов.
Например, в Новогрудском районе учителя, работавшие при польской власти, составляли почти 30% общего количества,а по Белостокской области – до 1940/41 учебного года не менее 25%. Однако значительная часть таких педагогических кадров, как свидетельствуют разные
источники, пока это было возможно, эмигрировала (нередко попросту беженцами) за границу (в Германию и Литву), из-за чего многие школы или совсем не функционировали, или работали очень плохо. Из-за отутствия учителей не работало особенно много начальных школ. Еще в марте 1940 г. по всем
западным областям БССР таких было около 200. Причины заключались в том,что в недавнем прошлом эти школы имели по одному или два учителя, уход которых (в связи с эмиграцией, депортацией, повышением квалификации и др.) прекращал учебный процесс.
Сложными и противоречивыми были взаимоотношения между старыми
учительскими кадрами и советской властью. Педагогам бывших польских и еврейских школ (только такие школьные заведения остались на «крэсах северовосточных» к 1939 г., да еще три русские и одна немецкая113), которые «признавали советскую политику реорганизации системы народного образования в
западной Белоруссии, гарантировалась работа по специальности».
Обычно
рапортовалось, что «основная масса учителей с большим подъемом принялась
за работу в советской школе». Однако рядом с такими бодрыми заявками в
отчетах фигурировали конкретные факты и цифры, сообщения о существенных
недостатках в школьной работе, связанных прежде всего с «засоренностью»
учительских кадров «чуждыми элементами» (лексика документов), что расценивалось как «самый крупный недостаток в школьной работе». Например, согласно отчетам, 600 учителей только в Брестской области являлись «выходцами
из буржуазных, помещицких и поповско-ксендзовских семей». Они в ходе регистрации социального происхождения брались на учет и становились потенциальными претендентами на увольнение или репрессирование в зависимости от их деятельности и деятельности их родных в разные периоды истории, начиная с дооктябрьских времен.
«Для того, чтобы нам решительно улучшить работу наших школ и органов народного образования, мы должны: особенно внимательно следить за социальным и политическим лицом учительских кадров, очищать их от враждебных людей, а засоренность этих кадров особенно большая». Приведенная выдержка из архивного документа достаточно показательно свидетельствует об оценке властью положения с педкадрами реорганизованных школ. Социальное происхождение стало лакмусовой бумажкой при характеристике педагагических кадров реорганизуемой сети школ. часто этот критерий стоял впереди образовательного уровня учительства118 и являлся пропуском для получения работы.
Вообще же проверка лояльности к советской власти органами НКВД всех слоев населения, интеллигенции в особенности, социального состава регионов (акцент делался на тех, которые стали приграничными, например Ломжинский район119) началась с первых дней появления Красной Армии на землях восточных воеводств Польши. Учительство здесь попало под самый внимательный надзор, потому что, как следует из докладной записки заместителя народного комиссара просвещения К. Чернова, в школы приграничных с БССР уездов направлялись учителя – агенты польской дефензивы, да и в остальных школах работали прежде всего преданные польскому правительству люди. (это, к слову,опровергает непосредственный участник событий учитель польской и советской школ Б. Кит, говоря также о правовой защищенности учительства ІІ Речи Посполитой даже при их диссидентских взглядах, о чем при Советах не могло быть и речи.)
Наиболее оперативно репрессивная машина развернулась на землях Виленщины, которые передавались Литве: по сообщению народного комиссара НКВД Белоруссии, которое сохранялось под грифом «Совершенно секретно», кроме в нем уже упомянутых (! – А.Т.) польских и сионистских организаций, «по городу Вильно на 5 октября этого года установлены 253 (! – А.Т.) общественные организации с полными установочными, характеризующими данными (название, время создания, фамилии руководителей, местонахождение и характеристика деятельности их)», в том числе «Союз польских учителей».
На остальной присоединенной территории такого «цейтнота» не было, что позволило процесс перетряски и фильтрации педагогических (и не только) кадров проводить не так резко, но и не настолько медленно, чтобы интенсивность и экстенсивность процесса нельзя было заметить. К тому же непривыкшие к условиям «демократии по-советски», неудовлетворенные политикой реформирования школы учителя сами часто создавали прецеденты для обвинения их в «контрреволюционной» деятельности.
В документах того времени сообщается о разного рода учителях-диссидентах, вина которых сегодня кажется нонсенсом: «учительница, дочка попа... не участвует в общественной жизни, держит себя в стороне от всего»; «учительница Довкша В.С. деревни Елуцевичи... ходит в костел, поэтому имеет свое влияние на детей»; учитель Гродненской СШ дал ученикам задачу на проценты, причем по условиям ее в результате получилось, что «цифра голосовавших за кандидатов блока коммунистов и беспартийных не превышает 67% избирателей».
Более тяжелыми преступлениями являлись проявления антисемитизма, преподавание уже запрещенной и 7 декабря 1939 г. практически выброшенной из школы религии или чтение молитв в школе128, отказ проводить антирелигиозную работу и участвовать в социалистическом соревновании между школами129, саботаж и противостояние советизации школы130, попытка защиты арестованного НКВД коллеги, содействие и тем более организация ученической антисоветской деятельности (в Свентянах старшеклассники гимназии под руководством профессора французского языка В. Урбанова создали группу для «ведения контрреволюционной пропаганды среди учеников»), не говоря уже о националистических настроениях, которые наблюдались в польских, еврейских, литовских и других школах, агитация против присоединения к Совет- ской Белоруссии, обращение к партийному руководству с вопросами о причинах закрытия национальных школ и т.п.
Отмечены случаи ареста преподавателей прямо в помещении районо или во время уроков. Доходило до того, что учителя бросали школу и часто меняли место ночлега, опасаясь, чтобы их не схватили. В Бельске (Белостокская область) в октябре 1940 г. зарегистрирован случай самоубийства местной учительницы (после перевода ее из белорусской школы в еврейскую). Такого бесправия, порождающего психоз, никогда не наблюдалось в Польше. Выселение классово чуждых и ликвидация вражеских элементов напугали учителей, заставили надеть «маску лояльности», хотя, по мнению власти, они оставались верными старым убеждениям. Тоталитарные меры, предпринятые советской властью для контроля в отношении учителей, по их жесткости не шли ни в какое сравнение с дискриминацией учительства досентябрьского периода, что не могло не вызвать различного рода реакций со стороны педагогов.
На учительской конференции Пружанского уезда 17 декабря 1939 г. выделилась группа реакционных (с точки зрения новой власти) учителей. При обсуждении кандидатур для внесения в список тайного голосования они пробовали провалить кандидатуры левонастроенных учителей. Оказавшись в меньшинстве, подняли крик и шум, что, однако, не помешало провести в список намеченные кандидатуры. Секретарем конференции был бывший доцент Виленского университета (фамилия не сообщается), который в свое время подписал заявление в адрес польского сейма, чтобы выселить евреев в Палестину, и когда при обсуждении его кандидатуры был разоблачен, он бросил писать протокол конференции и демонстративно вышел, заявив: «Еще посмотрим, что будет дальше». Судьба таких, как вышеупомянутый В. Урбанов и бывший «буржуазный» доцент, была предопределена.
Абсолютное большинство таких коллизий припадает на «пропольских» учителей (понятно, учитывая предыдущий период их трудовой деятельности). Однако не исключением были антисоветские выступления и в среде литовского школьничества, педагогические кадры которого были укомплектованы неудовлетворительно «как по деловой подготовке, так и по политической благонадежности», но незначительный удельный вес литовских школ, видно, обусловливал меньшее внимание к ним руководства республики.
НКВД готовил «списки на высылку национально-сознательных и всех
классово-ненадежных элементов занятой территории», куда, безусловно, попадали подозрительные или тем более настроенные против Советов учителя, репрессии против которых (обычно в форме депортации) протекали в общем репрессионном контексте по западным областям Белоруссии, а особенно много учительства было вывезено во время одной из волн депортаций (в апреле
1940 г.).
По некоторым подсчетам, только из бывшего Белостокского воеводства было депортировано около 300 учителей. К этим данным необходимо прибавить количество репрессированных учителей. Результаты депортационной акции могли иметь непосредственную зависимость от постановления Совета народных комиссаров о рассмотрении школьных педкадров «под углом их атеистического отношения к религии» (22 апреля 1940 г.); по мнению А. Бобовика, таким образом определялась квалификация учителей для работы в следующем
учебном году.
Таким образом, уже до 1940/41 учебного года, как правило, силовыми методами власти в основном «разобрались» с проблемой тех педагогических кадров, которые остались им в наследство от ІІ Речи Посполитой: часть их была репрессирована (количество элиминированной польской интеллигенции в западных областях БССР, по некоторым оценкам, составляет 80%153) , а большинство остальных запугано.
Такое положение позволило в следующем учебном году проводить более
мягкую и рассудительную политику по отношению к учителям, которых попрежнему не хватало. «Перестраивая школу, – признавалось в письме ЦК КП(б)Б
“О недостатках в работе партийных и советских органов в западных областях
Белоруссии”, – партийные организации много сделали для того, чтобы очистить
учительский состав школ, в частности польских, от националистических, контрреволюцийных элементов. Однако при этом в некоторых районах стали про-
являть огульное недоверие и увольнять большинство поляков-учителей из школ,
хотя к этому не было оснований. Очищая школы от враждебных элементов, партийные организации обязаны были отличить врагов от честных и преданных
людей и не допускать огульного подхода и необоснованного увольнения с преподавательской работы людей, ничем себя не скомпрометировавших и искренне
стремящихся работать на благо нашей родины».
Поэтому при массовом увольнении педагогов польских школ в начале 1940/41 учебного года в некоторых
районах Белостокской области райкомы КП(б)Б критиковались за нежелание
заниматься «кропотливой работой по индивидуальному изучению, воспитанию
и выращиванию» педкадров из местного населения; приказано было их возвратить и в дальнейшем при увольнениях и перемещениях учителей сохранять
индивидуальный подход.
Возвращение не приобрело тех масштабов, что увольнения: в Белостокской области восстановили на работе лишь 17 человек. Но там же «в процессе исправления ошибок» 318 местных учителей были выдвинуты на руководящую работу: заведующими районо – 4 человека, инспекторами районо – 30, заведующими райпедкабинетами – 7, директорами школ – 277. Такие действия, с одной стороны, свидетельствовали о повышении доверия местным педагогам, а с другой – о надежном контроле ситуации с педкадрами, их социально-политического настроения, что позволило пойти на некоторые уступки с целью ликвидации кризисного положения с преподаванием в школах. К причинам такого «потепления», как предполагают польские исследователи, стоит отнести и капитуляцию Франции – союзника Польши как исчезновения еще одного канала материальной и моральной подпитки польского патриотического подполья.
Постепенное прекращение проявлений антисоветских настроений не
означало отсутствия фильтрации их по благонадежности. С мест продолжали
поступать докладные записки с соответствующей информацией.
Так, секре-
тарь Малоритского РК КП(б)Б, несмотря на то что этот район не был обеспечен
педкадрами даже наполовину, в июне 1940 г. сообщал, что из 54 работающих в
школах учителей 24 (!) необходимо освободить из-за несоответствия их назна-
чению («классово-чуждые» или без педагогического образования). А среди
педкадров Ломжинского региона антисоветскую деятельность, не говоря уже
о настроенности, к началу 1940/41 учебного года так и не смогли искоренить,
«несмотря на значительную чистку учительского состава». Например, в Едваб-
новском районе, имевшем до 17 сентября 1939 г. 69 учителей, 13 человек было
арестовано, 7 – выселено, 18 – отстранено, 26 – взято на учет как «неблагонадежный элемент».
Новая власть, понимая ее неприязненность большей частью населения, всеми средствами стремилась если не ликвидировать это полностью (эксплицитно или латентно такое явление все равно бы существовало), то хотя бы нивелировать за наиболее краткие сроки – путем оперативной советизации аннексированных территорий, для чего требовалось огромное количество специалистов. Одним из важнейших средств идеологической экспансии являлось просвещение, а проводниками – педагоги. их роль не ограничивалась работой в школе, а, как и призывал В.и. Ленин, должна была иметь активный общественный характер: «Учительская армия должна поставить себе гигантские просветительские задачи и прежде всего должна стать главной армией социалистического просвещения. <…> задача новой педагогики – связать учительскую деятельность с задачей социалистической организации общества». Разного рода агитация стала одним из видов внешкольной деятельности, предписываемых советскому учительству. В частности, 3 000 педагогов Белосточчины (более половины) приняли участие в предвыборной агитационной кампании 1939 г.
в целом школьная политика советской власти во многом благодаря популистским декламациям вызывала скорее симпатию, чем антипатию у большей
части населения восточных провинций бывшей ІІ Речи Посполитой.
Однако, как
показывают факты, значительное, а не минимальное количество новых граждан
СССР латентно или открыто заняло строго антисоветскую позицию:
• почти все жители польской национальности, а также наиболее зажиточные
и преуспевающие, изначально были настроены против советской власти;
• патриотически настроенные школьники и педагоги;
• советская власть уже в самое ближайшее время не оправдала чаяний народа, откровенно разочаровала своими «преобразованиями».